Российская цивилизация: человеческое измерение
Сегодняшнее обсуждение будет любопытным.
Отчитаюсь о деятельности Клуба в летний период и представлю тему доклада нашего гостя, Ефремова Олега Анатольевича.
Летние месяцы были посвящены региональным поездкам, включая Казань, Екатеринбург и даже Владивосток. Мы успешно представили наш Клуб в этих регионах и обсудили вопросы цивилизационного пространства России.
Региональные заседания касались проблемы целостности цивилизационного пространства России, и эта тема остается актуальной. Мы видим тренды расползания этого пространства и должны работать с этой проблемой.
20 июля мы провели мероприятие, обсудив российскую цивилизацию в разных аспектах. Это было неожиданно успешным, и мы планируем провести подобное мероприятие в октябре, сосредотачиваясь на геоэкономических и геокультурных аспектах развития.
Сегодняшняя тема — «Социальная антропология российской цивилизации». Это важная тема, так как цивилизация связана с человеческим общежитием и эволюцией современного человека. Мой доклад также затронет тему соответствия развития цивилизации трендам эволюции современного человека.
Сейчас предоставляю слово Олегу Анатольевичу Ефремову, доценту кафедры социальной философии философского факультета Московского государственного университета имени Михаила Васильевича Ломоносова. Пожалуйста.
«Российская цивилизация: человеческое измерение».
12.09.2023. г. Москва.
Социальная антропология российской цивилизации
Социальная антропология российской цивилизации, методологический аспект. Начну с цитаты Карла Маркса, который сказал, что сущность человека не есть «абстракт, присущий отдельному индивиду», она представляет собой «всю совокупность общественных отношений». Общество и человек тесно связаны. Общество формирует тип человека, но и без подходящего человека сохранение общества невозможно. Это взаимосвязано.
Хочу обратиться к методологическим принципам исследования человека, характеризующего российскую цивилизацию, и, если останется время, обсудить политический аспект в российском контексте.
Методологические принципы социальной антропологии России, на наш взгляд, должны включать в себя:
- «Царский путь», или избегание крайностей.
- Симфоническое единство личности.
- Различение должного и сущего.
- Сочетание традиции и инновации, учитывающие временной аспект.
- Критическую рефлексию.
И важно, чтобы научная практика включала изучение нашей социокультурной реальности. Избегание крайностей — это избегание псевдонаучного универсализма и радикального самобытничества. Понятийный аппарат должен соответствовать изучаемой реальности, чтобы избежать искажений и стереотипов.
Очень трудно найти в России демократию, гражданское общество, правовое государство и так далее в соответствии с тем содержанием, которым эти понятия нагружены в западной социокультурной реальности. Их отсутствие может обернуться восприятием себя как патологии. Если пойти по пути признания патологии, то тогда мы даем основание для возникновения мифов о России как некой вселенской патологии, несущей угрозу. И эти мифы есть. Они очень живучи, и не только за рубежом. Они, к великому сожалению, активно распространяются и у нас.
Я думаю, что все сейчас, наверное, слышали о той непростой ситуации, которая сложилась вокруг статьи члена-корреспондента Академии наук Гарбузова с последующим его увольнением с поста директора Института США и Канады. Вы знаете, меня в этой статье многое, конечно, очень сильно покоробило. Но первое, наверное, это то, что, обвиняя наше политическое сознание в перегруженности некой мифологией, якобы прикрывающей наш извечный экспансионизм, агрессивный экспансионизм, он тут же воспроизводит традиционный миф американского политического сознания американской советологии, в частности, о сияющем граде на холме Америки и вселенской патологии и извечной угрозе под названием Россия. Миф, который создавали Бжезинские, Пайпс и очень многие другие.
Миф о «патологической России», о «патологическом русском человеке», которого ничего не исправит — это один из вариантов как раз такого псевдонаучного западнизма. Если же мы соглашаемся подстраиваться под чужую цивилизацию, то, во-первых, вряд ли у нас это получится. Во-вторых, мы просто уподобимся компрачикосам, которые калечили здоровых людей, превращая их в то, что веселило почтенную публику. Мы тоже превратим себя во что-то, что будет веселить почтенную публику, но ничего хорошего ни для нас, ни для нашей истории в этом нет.
На самом деле эта ситуация совершенно не нова, но давайте вспомним хотя бы знаменитые попытки найти рабство на древнем Востоке или феодализм на Востоке средневековом, когда господствовал формационный подход в не самой удачной интерпретации. Но даже Маркс понимал, что Восток имеет свою специфику, и формулировал понятие азиатского способа производства. То есть на уровне западной универсалистской теории была определенная специализация, когда разговор касался другого исторического типа.
Однако есть и другая крайность, крайность радикального самобытничества, когда мы будем во всем видеть особенности и отличия, но при этом не рассматривать схожие моменты, общие моменты в историческом развитии и социальной реальности. Одобрять только свое, возводить его в ранг идеала — это тоже большая ошибка, чреватая весьма неприятными последствиями.
Есть и еще один момент, на который мне хотелось бы обратить внимание. Я следую традиционной научной, опять же, европейской рационалистической традиции. Но всё чаще задумываюсь, достаточно ли этой традиции для понимания нашей социокультурной реальности. Дело даже не в конкретном понятийном аппарате, а в самой исключительно рационалистической диспозиции.
Познание российской цивилизации гораздо более сложное. На одной из наших встреч высказывали тезис, что российская философия, российское мировоззрение, российская культура отличаются от других тем, что только в России могли появиться Толстой и Достоевский.
Образы Толстого и Достоевского — это не менее серьезный исследовательский инструментарий российской цивилизации. Возможно, стоит использовать не только строгие научные понятия, но и художественные, образные компоненты познания. Это может звучать радикально, но подобный подход, полагаю, способен быть полезным для осознания русской философии.
Русская философия преимущественно изучается именно как история философии, как историческое явление, но в рамках социальной философии мы должны серьезнее опираться на методологию. Роль русской философии должна быть в решении общественных проблем, а не просто в описании истории развития мысли. Мы, возможно, не найдем в истории русской философии готовых решений, но материал, который там есть, должен быть проанализирован на предмет его методологических возможностей.
Если говорить о познании, сомнительно, что можно превратить в строго рациональные такие принципы, как совесть и воля. Однако русская мысль всесторонне осмысливала данные принципы, и мы можем воспользоваться этим в понимании нашей социокультурной реальности.
Примерно то же самое можно сказать и о классической оппозиции «индивидуализм — коллективизм». Мы не сторонники индивидуализма в классическом западном смысле, но и не коллективисты. У нас есть некое единство, персонализм и соборность, в которых подчеркивается ценность человеческой личности, но также и необходимость соборного целого для ее раскрытия и реализации.
Симфоническое единство личности включает в себя различные черты и ипостаси человека, которые дополняют друг друга. Например, человек хозяйствующий не может существовать без человека верующего, и человек державный не может быть оторван от представления о справедливости и вере. Важно сохранять это единство, но также понимать сложность единства различных сторон человека.
Персонификация нашего списка ценностей — образ Сергия Радонежского, образ великого подвижника нашей веры и строителя-игумена, человека, который «строил» не только хозяйственную жизнь, но и созидал державу. То есть это и державный человек, и одновременно вся его жизнь была служением во всех своих проявлениях, как бы он себя не реализовывал. Таким образом, важно сохранять единство, но понимать сложность единства различных сторон человека.
Принцип «должное и сущее» позволяет нам размышлять об идеалах и описывать, каким должен быть человек российской цивилизации. Однако, когда мы сравниваем идеалы с реальностью, иногда возникает разочарование. Где найти сейчас идеального представителя российской цивилизации, о котором говорится в терминах державности, хозяйственности и других критериях?
Следует понимать, что реальное сущее всегда отличается от идеала, но важно сохранять этот идеал внутри нашего актуального состояния. Мы стремимся к соответствию этому идеалу и реагируем на отклонения, размышляем об их причинах.
Традиции также имеют большое значение. Мы должны различать то, что следует сохранить, и то, что требует модернизации, но всегда с уважением к историческому опыту и традициям. Новация должна сочетаться с консерватизмом в диалоге с прошлым.
А для этого нужна критическая рефлексия. Она играет важную роль при формулировке антропологических идеалов и их модернизации. Мы должны переосмысливать старые идеалы, приспосабливать их к современным условиям и учитывать наш опыт в воспитании будущих поколений.
Наконец, важно разделять «российское» и «русское». Российский социокультурный мир создан совместно русским народом и другими народами России. Русский народ играет центральную роль в этой цивилизации как государствообразующий народ, и это следует ценить.
Ставить знак равенства между российским и русским опасно. Если все оказываются русскими, то теряется этническая определенность, и роль русского народа как основного и государствообразующего народа России становится неясной. Однако помимо россиян, сформировавшихся из единения других народов, существует также отдельный русский народ, играющий ключевую роль в данном единении, в формировании российского социокультурного мира.
Важно понимать вклад русского народа и других народов в этот мир. Эта задача требует дальнейшего исследования. Мы часто используем термины «русский» и «российский» без размышления о последствиях и проблемах, которые это может вызвать.
Принадлежность к российскому социокультурному миру не должна определяться только верностью определенным политическим фигурам. Это должно быть связано с ценностями и преданностью этим ценностям, а не просто с верностью власти. Необходимо понимать, что власть может выражать часть ценностей социокультурного мира, но это не должно быть единственным критерием.
Это основные методологические принципы, которые важно учитывать. Мое время исчерпано, к сожалению, рассмотрение анонсированных политических аспектов придется отложить на будущее. Готов ответить на вопросы после доклада Ивана Александровича. Спасибо за внимание.
Здесь, как говорится, провокация — ответ на провокацию, потому что, конечно, вы правы, Иван Александрович, это была очень масштабная задача. Мы понимали, конечно, что это всего лишь начало большой работы, и всё это нуждается в дополнении и расширении.
Что касается достоинства человека — мои коллеги хорошо раскрыли это понятие в контексте нашей традиции, показали, насколько органично оно вписывается в российский социокультурный мир. Если в каких-то ситуациях слово было использовано в неуместном для нас значении, это еще не значит, что нужно отказываться от самого слова. Напротив, хорошее слово (понятие, выражающее ценность) необходимо присвоить нашему социокультурному миру.
По поводу гуманизма я могу согласиться только частично. Мне кажется, что те тенденции, которые, возможно, были заложены в возрожденческом гуманизме, действительно несли в себе определенные опасности, которые впоследствии реализовались в условиях дальнейшего развития западной традиции. Как видите, гуманизма в виде ценности в нашем списке нет, но мы считаем достоинство человека ценностью, которая выражает лучшие гуманистические традиции, в том числе западные, но не ограничиваясь ими.
Первый методологический принцип у вас — это «царский путь», или избегание крайностей. Не получится ли так, что этот царский путь избегания крайностей, прикладываемый к истории, которая во многом сама есть история крайности, обернется своего рода методологическим насилием над исторической и социальной реальностью? То есть будет призма, искажающая нашу реальную историю крайности, крайности истории или крайности нынешнего социума?
Второй вопрос: хотелось бы, чтобы вы прояснили ценности, ценностное ядро, которое вы упомянули, включая веру, хозяйство, строительство. Где хранятся эти ценности, кто является их субъектом, народ ли, или, скажем, это мировоззрение, которому этот народ принадлежит и которое он старается воплощать их в жизнь? Кто, грубо говоря, носитель народной веры и духовных связей? Где, на ваш взгляд, находится хранилище этих ценностей?
Вывод из этого моего второго вопроса: человеческие измерения, возможно, недостаточны для описания специфики цивилизации, и, возможно, необходимо учитывать то, что иногда называется духовными связями и духовной реальностью.
Мы часто склонны к крайностям. Признание и легитимация крайностей как социокультурного свойства могут представлять собой форму методологического искажения исторической и социальной реальности. Такой подход способен препятствовать пониманию реальных крайностей в истории или крайности современного общества.
Перейдем ко второму вопросу, о носителях ценностей. Несомненно, носителями ценностей выступают субъекты, то есть люди. Однако есть различные формы сохранения и передачи этих ценностей. Это может включать литературу, философию, искусство и другие виды культуры и творчества, которые служат хранилищем для этих ценностей.
Когда говорим о человеке в российской цивилизации, важно помнить принцип «должное и сущее». Мы можем формулировать некий идеал российского человека как носителя этих ценностей. На практике каждый отдельный человек не всегда полностью воплощает эти ценности, но важно сохранять представление об этом идеале.
Нет противоречия в том, что мы признаем, что скрепы и духовные связи существуют как внутри нас, так и в нашей культуре. Эти связи живут и в литературе, и в философской традиции, и в других аспектах нашей культуры. Идеалы не рождают людей, но люди рождают идеалы, способные направлять их деятельность и задавать вектор совершенствования. Культура формируется людьми и воздействует на них в процессе социализации. Культура создает человека, а в то же время человек, обогащая культуру, становится ее творцом. Этот процесс взаимный и рефлексивный.
Добрый вечер. Благодарю Олега Анатольевича за интересный доклад. Хочу добавить несколько слов о человеческом достоинстве. У Достоевского и некоторых философско-правовых мыслителей существует понятие «чувство собственного достоинства».
Теперь более провокационный вопрос: когда формировался русский народ в контексте российской истории? Это раз. Когда возник русский народ? И как следует относиться к данным первой переписи населения в Российской империи, где 65% населения считали себя русскими, а остальные были различными нациями, такими как татары, турки, поляки, финские народы, а также евреи и другие меньшие этнические группы?
Кроме того, на форуме «Территория смыслов» выступал Андрей Полосин, профессор РАНХиГС и руководитель программы «Основы российской государственности». Он использовал в контексте ценностей такой термин, как «праведность». Насколько это понятие действительно актуально в современном контексте, и как оно соотносится с другими терминами, упомянутыми в вашей презентации? Спасибо.
Что касается первого вопроса, складывание российской цивилизации и формирование России как общности были длительными процессами, включая вхождение других народов, таких как народы Сибири и Поволжья, в состав России. Этот процесс происходил неоднократно и завершился примерно к XVIII веку. Несмотря на это, каждая нация, вошедшая в состав России, сохранила свою идентичность, за исключением народов, таких как поляки, которые никогда не были частью России и не вписывались в российский социокультурный мир.
Что касается второго вопроса, о термине «праведность», который был упомянут Андреем Владимировичем Полосиным, я не могу ответить за него и его точку зрения. Однако в нашем учебном пособии есть раздел, посвященный ценности правды, который связывает правду с понятием справедливости и особым пониманием закона и законности в России. Если у вас есть интерес более подробно изучить наше понимание правды и справедливости, вы можете обратиться к учебному пособию. Спасибо.
Я, конечно, не рискну высказывать точное мнение от имени Андрея Владимировича Полосина, но, возможно, смогу указать на источники его интересов. В течение года на различных мероприятиях, которые проводились на разных площадках, периодически всплывала тема духовной жизни и, скажем так, духовных измерений, не ограничиваясь теоретической теологией. Одной из таких тем была Святая Русь.
Сегодня мы обсуждали противоположности, и, действительно, русской культуре, как никакой другой, свойственно одновременное понимание того, насколько человек может углубиться в падение и, с другой стороны, понимание святости. Эти два аспекта могут сосуществовать как в культуре, так и в конкретном человеке. Достоевский выразил это очень ярко, и в нашем проекте это является важной темой.
Однако, когда мы пытаемся внести эту концепцию в проект, мы сталкиваемся с определенными сложностями, искусственно рационализируя или как-то иначе формализируя ее. В некотором смысле, мы должны трансформировать и адаптировать это понимание. В этом контексте можно упомянуть концепцию «Пентабазиса», в которой церковь и религия прошиты внутри.
Возник вопрос, который может показаться провокационным: что делает этот набор ценностей, который вы представили, специфически русским или российским? Не могут ли среди нас оказаться поляки или евреи, которые скажут: «А это наши ценности», особенно когда речь заходит о красоте? Должны ли мы, чтобы определять себя этнически русскими, исповедовать все эти ценности? Или, наоборот, если я исповедую все эти ценности, становлюсь этническим русским?
Вопрос не только в перечислении ценностей и их понимании. Есть ценности, конечно, которые вряд ли присутствуют где-то в другой культуре. Например, такие как свобода как добрая воля, хозяйство или домостроительство.
Красота, хотя и более или менее универсальная, может иметь разные трактовки, и авторы, включая Елену Анатольевну Овчинникову, пытались показать, как красота понималась и трактовалась именно в нашей культурной традиции, а также как она связана с другими ценностями.
Слова могут быть одними и теми же, но содержание, которое вкладывается в них, делает их понятиями, описывающими конкретные ценности. Понимание красоты в России может отличаться от понимания красоты в других культурах. Нельзя утверждать, что монополия на красоту принадлежит только одной культуре, например, полякам, если они говорят о красоте.
Иногда терминов и рациональных понятий недостаточно для того, чтобы передать суть. Иногда образы могут быть более выразительными, чем понятия. Однако учебник все-таки написан в рационально-понятийном ключе, и поэтому там используются словесные описания, чтобы объяснить суть ценностей.
Два примечания. Хочу напомнить, что в опросе, о котором шла речь в Российской империи, когда 65% населения считали себя русскими, речь идет не о русских, а о великороссах. То есть понятие «русский» в то время означало великоросса, как сейчас мы пытаемся различать «российский» и «русский». Тогда «русский» означало «великоросс».
Также хочу напомнить, что в Бердичеве существовала газета под названием «Русский еврей», потому что это были люди, жившие в России. Так что произошел терминологический дрейф, с которым мы сейчас боремся, подобно тому, как Дон Кихот Ламанчский сражался с мельницами. Надо понять, о чем мы хотим говорить.
Давайте сосредоточимся на чем-то, например, на «российском». Почему к этому плохо относятся? Потому что «россияне и россиянки» (ссылается на Б. Н. Ельцина) постоянно преследуют нас в этом обращении.
Прозвучал хороший вопрос по поводу набора качеств. Любой набор качеств предполагает сравнение. Имеется в виду идеальный человек, который обладает всеми этими качествами. Следовательно, человек, не обладающий всеми этими качествами, считается не идеальным. Возникает соблазн считать это в процентах. Вопрос не в том, исповедует ли он все качества или нет, а в том, насколько он их исповедует.
И первая позиция: вера. Вера — это религиозность, вера во что-то, служение чему-то или кому-то. Нельзя просто служить, всегда мы начинаем соотносить это с чем-то. Существует множество относительных терминов. Опять же, вера предполагает разнообразные интерпретации. Возможно, стоит соотнести веру и знание, как уже было сказано. Мы, как люди, выросшие в определенной научной традиции, социологи, всё же можем связать веру и знание.
Так что я думаю, всё это требует дополнительного уточнения и расширения.
Разумеется, всё это расписывается и уточняется. Что касается веры, то в общем-то мы подходим к этому так, что не следует требовать от человека в качестве обязательного признака его принадлежности к российскому социокультурному миру веры, тем более именно православной веры.
Мы говорим, что достаточно хотя бы понимать значимость этой веры для нашей цивилизации и относиться к ней с уважением. Если вы даже сами не являетесь верующим человеком, то это личное дело. Но если вы понимаете ценность и значимость этой веры для существования той цивилизации, к которой вы принадлежите, то этого уже достаточно, чтобы вы не выпадали из нее.
Далее по поводу служения и аналогичных вопросов. Когда это просто перечислено списком, то вызывает вопросы. Попытка ответа на эти вопросы — это описание того, как это трактуется в нашей традиции. Что касается служения, то это богатейшая философская традиция в России — описание служения как формы самореализации человека. Конечно, я не могу воспроизвести всю эту традицию в двух словах.
Я думаю, что это лишь начало работы. Естественно, вопросов огромное количество. Поэтому я начал с того, что нам нужна отдельная исследовательская область, видение России. Частью этой работы, конечно, должно быть прояснение тех ценностей, которые являются системообразующими для этого социокультурного мира.
Спасибо вам большое за доклад, Олег Анатольевич. То, чем вы закончили, меня особенно тронуло — воспроизведение русского этноса как государствообразующей нации. В связи с этим я бы хотела вернуться к предыдущему пункту, касающемуся критической рефлексии общества.
Общество живет сейчас в концепции общества потребления, но если вдуматься, то она возникла не за последние 30 или 100 лет. К деторождению в целом и 200-300-500 лет назад также относились с позиции потребления, потому что было необходимо воспроизводить работников. И сейчас мы столкнулись с глобальной угрозой, связанной с тем, что нам необходимо от общества потребления переходить к обществу познания.
Насколько это возможно в нынешней ситуации? И вообще, готово ли российское общество для создания такого социально-цивилизационного типа.
Если я правильно понял Ваш вопрос, то в целом наш социокультурный мир обладает не меньшим потенциалом, чем его глобальные конкуренты, а может быть, и большим. В Китае сейчас формируют свой проект будущего и превращают его в мягкую силу, противостоящую американскому и западному проекту. Мы вполне способны сделать то же самое на основе своей социокультурной основы в экономическом, социальном и политическом плане, включая демографию. В наших традициях заложено уважение к семье, защита семьи и поддержка деторождения. Создание семьи и рождение детей считается выполнением долга, разновидностью служения, и это применимо не только к русской, но и к другим составляющим российского социокультурного мира, таким как чеченская и кавказская в целом культуры, например.
Если у нас происходит отклонение от нормы, мы должны понять, почему это происходит, и связать это с социально-экономическими сложностями или влиянием внешних идей. Социально-экономические проблемы решаемы, и государство должно работать над их решением. Что касается влияния нежелательных идей извне, я очень поддерживаю понятие культурного суверенитета. Нам нужно понимать, какие влияния являются вредными и экранировать их, а также предлагать альтернативы, соответствующие нашим интересам и традициям.
По поводу развития исследования, я, с точки зрения своего образования, скорее, политического, увидел здесь идентификационную модель представителя России и общества.
Подобную идентификационную модель было бы неплохо сравнить с другими схожими обществами или структурами, например, с Турцией, Китаем, Японией — такими специфичными обществами, которые прошли долгий путь от вестернизации к созданию собственного уникального пути, в котором сочетаются самобытность и общечеловеческие ценности. Они совмещают и общечеловеческие ценности, и свои уникальные цивилизационные ценности.
Вторая идея связана с вашим утверждением о представителе России как идеале. В этом контексте, возможно, стоит рассмотреть институты и их ценности в организациях или комиссиях. Например, в наше время активно возрождается институт армии. Еще одним важным аспектом является институт служивых людей. Возможно, вам стоит исследовать их ценности и взаимодействие в рамках общего ценностного ядра. Также можно начать сравнивать их с другими обществами и затем уточнить конкретные ценностные направления.
Спасибо за эти предложения. Я думаю, что это работа не одного, не двух человек, а нескольких институтов.
По поводу соответствия институтов ценностям: я, например, вспоминаю Национальную стратегию действий в интересах женщин, которую у нас подписали относительно недавно. Так вот, на мой взгляд, там прямое противоречие многим ценностям, в частности, домостроительству. Этот документ мог вполне быть издан где-нибудь в Европе, но не у нас. Экспертиза на предмет соответствия тому, что для нас полезно, должна происходить в рамках институциональных действий, принятия гласно решений и так далее.
Постгуманизм и трансгуманизм в цивилизационном контексте
Дорогие друзья, уважаемые коллеги, позвольте представить тему моего доклада — «Постгуманизм и трансгуманизм в цивилизационном контексте».
Те явления и особенности нашего взаимодействия, включая западную цивилизацию, и тренды эволюции российской цивилизации во многом связаны, может быть, с пока еще неглубокой эволюцией человека как вида, но с очень серьезными изменениями в человеческой природе. Пока они еще не стали устойчивыми эволюционными, но мы с вами знаем, что происходит в мире, следим за актуальной повесткой.
Наверное, самым громким событием, тоже до конца недооцененным, является начало испытаний чипов, предназначенных для человеческого мозга, собственно говоря, на людях. Теперь это клинические исследования, с конкретными рамками, у которых будут осязаемые реальные результаты. А вот какие будут последствия, нам пока не ясно. Здесь необходим глубокий анализ.
На философском факультете проводятся исследования такого рода. Они связаны с гуманитарной экспертизой инноваций. Это очень важно. Технологические инновации — очень важное направление, на мой взгляд, и оно в современном мире очень востребовано.
Современная гендерная повестка на Западе — это тоже часть глубокого изменения человеческой природы, человека на уровне вида. Ведь главная отличительная черта вида биологического, кроме разного рода биомеханических характеристик, — это способность к продолжению рода от себе подобных. В данном случае мы теряем это, и таким образом мы теряем здесь человека как вид. Это не шалость, это не ерунда.
К сожалению, еще один важнейший момент — это третий пункт, изменение роли человека в современной войне, ее новый, чрезвычайно жестокий характер. Мы увидели войну совершенно другого типа. Изменение роли человека в современной войне — это беспрецедентное и неожиданное на данном историческом этапе падение человека как вида, причем еще, как ни странно, — это следствие эволюции понятия достоинства, продолжение эволюции достоинств.
На повестке также развитие человеческих возможностей за счет использования нейросетей. С одной стороны, развитие возможностей, а с другой стороны, есть угроза замены человека. Пока в невинных примерах в сфере журналистики, в сфере школьных сочинений. Но ведь это подмена человеческого сознания, человеческого мышления, действительно постгуманизм, другая форма жизни. Это макросоциальный, макроцивилизационный контекст — то, что уже происходит у нас, в нашей цивилизационной среде.
Современный российский человек находится, безусловно, в экзистенциальном кризисе по ряду причин. Это экономические и психологические причины, связанные с происходящим в рамках специальной военной операции. С людьми что-то происходит, происходит что-то с их сознанием, с их мышлением, они начинают как-то неожиданно, неадекватно себя вести. Это тоже реальность, в которой мы живем.
Еще одна макроцивилизационная практика — в рамках Кембридж-аналитики, big data, проектов нашумевших референдумов, выборов Трампа, отделения Каталонии, Брексита и так далее. Средствами Facebook и других интернет-сетей осуществляется агрессивный микротаргетинг. Не на социальную группу, не на аудиторию или слой, а на отдельного человека с учетом его поведения направляется поток информационно-психологического воздействия. И это не просто картинка, как в традиционной информационной войне, а глубоко продуманное нейрокогнитивное вмешательство.
Третье, сугубо внутреннее дело. Наша внутренняя повесточка — это продолжение многомерного исследования российской цивилизации. Мне показалось, мы, анализируя разные измерения российской цивилизации, всегда приходим к теме человека, его восприятия и самочувствия в этих измерениях.
Зачем это нужно в повестке нашего Клуба? Это конкретизация портрета человека русской цивилизации. Об этом сегодня говорилось. Александр Петрович особенно чувствительно сказал и тонко акцентировал, что ценностное ядро не существует отдельно от его носителя, человека русской цивилизации. Если у тебя есть эти ценности, ты человек русской цивилизации, иначе ты не проходишь.
Рефлексия привнесенных типажей у меня тоже есть. Тема некоторых образов здесь была актуальна долгое время. Эти люди выглядят и ведут себя так, как не предполагает местная среда, и они формируют свой образ и ментальный мир в противоречии с нашей цивилизацией.
Понятия постгуманизма и трансгуманизма несут в себе новую стадию эволюции человека, с трансформацией его физических и умственных качеств. Мы еще не достигли нового вида, нового человека, но промежуточные состояния этого перехода присутствуют. Вопрос заключается в том, как понимать и адаптироваться к этим изменениям, чтобы избежать конфликтов.
Человек эволюционирует, и это нормально, как и эволюция самой цивилизации. Проблема заключается в том, что такие термины, как постгуманность и трансгуманность, описывают реальность, но не делают утверждений о хорошем или плохом, и они могут звучать как идеологические утверждения или предсказания. «Изм» — это либо неизбежность, либо желательность.
Следующая тема, характерная для европейского гуманизма и нигилизма, касается сверхчеловечности и ее моральных и духовных проблем. Отношение постчеловечности и постгуманизма к современной цивилизации вызывает эволюционные и революционные изменения, но также и конфликты. Квир-движение, например, представляет собой социальное эмансипаторное движение, что может вызывать социальные конфликты даже в либеральных обществах.
Следующий вопрос: какое общество нужно человеку, который может заказывать всё домой, учиться онлайн и стать частью нейронной сети? Возникает вопрос о необходимости общества, идея гибридных сетей, как у Бруно Латура.
Постчеловек и война — это еще одна проблема. Постчеловек, не видящий перед собой живого, чувствующего человека, войну воспринимает иначе. Дроны и удаленное управление создают совершенно новую форму войны, где уровень брутализации и потенциальной опасности трудно оценить.
Наконец, цивилизация и постцивилизация — это общая тема. У Шпенглера цивилизация — это посткультура, форма, закрепляющая и замораживающая культуру. Цивилизация — это некое посткультурное состояние, где человек сталкивается с ограничениями и взаимодействует социально с другими постлюдьми. Открыт вопрос о постгуманизме и его соответствии цивилизации. В некоторых религиозных традициях постгуманизм противоречит основным критериям, таким как вера в жизнь после смерти.
Существует вопрос о совместимости постгуманизма с религиозными и культурными ценностями, а также о том, представляет ли постгуманизм прогресс или деградацию.
Европейский гуманизм уже в своем зарождении был своего рода постгуманизмом, отходом от традиционных ценностей, и в контексте христианской цивилизации это можно рассматривать как отказ от части прав, а не как самоутверждение достоинства.
Шпенглерская традиционная модель указывает на то, что цивилизация, по сути, представляет собой закрепощение ее как технокомплекса. Этот момент крайне важен, так как он оправдывает постгуманизм в контексте цивилизации. Наш противник в данном вопросе, Владимир Владимирович Путин, использовал термин «государство–цивилизация» в контексте развития искусственного интеллекта. Согласно его логике, мы развиваем искусственный интеллект и, следовательно, являемся государством–цивилизацией.
Цивилизация микротехнокомплекса представляет собой интересное явление с этой точки зрения. Возможно, расширение человеческих возможностей и есть цель цивилизации. Я намереваюсь поддержать этот вывод. Однако расширение должно происходить в рамках существующих структур, с применением таких понятий, как постмодернизм и постнаука.
Поэтому я хочу обратить внимание на понятие постправды. Хотел бы представить эту идею в стиле Юргена Хабермаса, говоря о том, что человек остается незавершенным проектом. Человеку как виду еще рано переходить на следующую фазу, так как он эволюционно не выработал ее. Технологические возможности важны, но совершенствование должно происходить в рамках естественных процессов.
С учетом этих возможностей необходимо сохранение цивилизации как среды для человеческого развития. Это подразумевает систему самоограничений и общественных ограничений для человека, что объясняет использование термина «цивилизация».
На самом деле все-таки сконцентрируюсь на втором докладе. Мне кажется, говорить о ценностях будущего общества, трансгуманного, постгуманного, до того, как мы до конца оценили изменение средств производства — это значит использовать неверный методологический подход. Мы ничего не сможем сделать с появлением новых инструментов и способов производства. Мы можем ввести какие-то запреты в одной стране, другая страна воспользуется преимуществом и, согласно теории игр, получит конкурентное превосходство. Пока мы не выключаемся полностью из глобального рынка.
Другой вопрос, что меня больше всего волнует — нейросети, чипы головного мозга и гендеры. Представим, что мы об этом же говорим 100 лет назад. Нам говорят: общество западное нам несет пенициллин, радио и коммунизм, а мы говорим: нам пенициллин и радио подходят, а коммунизм, пожалуйста, оставьте, нам не нравится. Здесь, на мой вкус, похожая ситуация. Нам не нравится одна конкретная часть, но всё остальное — мы его не понимаем? Или мы здесь немножко завидуем, что отстаем и сами не способны лидировать в этом процессе? Или это действительно противоречит неким нашим ценностям? У меня главная проблема: если мы убираем чисто социальные явления вроде гендерной квир-теории, чем так уж плохи новые технологии? Какая психологическая основа нашей реакции — это зависть, это страх или нам реально просто не нравится, что они не отвечают нашим ценностям?
Абсолютно всегда и в этих стенах, и в других, и в регионах всегда говорил, что российская цивилизация— это высокотехнологичная цивилизация, и нам совершенно нечему завидовать. Могу назвать 10 областей, в которых мы являемся мировыми лидерами. Какая другая страна сможет назвать больше, за исключением какой-нибудь Южной Кореи? Поэтому это, скорее, наша привычка самобичевания и колониальное мышление — считать себя отсталыми.
У Айзека Азимова есть три закона робототехники. Стоит ли сегодня ограничивать деструктивное влияние именно искусственного интеллекта, поскольку мы знаем, что с ChatGPT был громкий случай, когда нейросеть написала диплом за студента, если не ошибаюсь, РГГУ? Вы считаете, нужно ли каким-то образом конвергенцию приостанавливать, как-то ее контролировать?
Спасибо, но я не то чтобы очень большой специалист, если честно, в вопросах развития нейросетей и современных информационных технологий.
На самом деле, у нас была очень интересная конференция, на которой мы проводили секцию. Коллеги, присутствующие здесь, тоже участвовали в конференции «Цифровая индустрия промышленной России». И на этой конференции обсуждались ментальная, когнитивная и эффективная гибридная война, а также цифровые технологии.
На конференции никто не выразил поддержку идеи ограничения гибридной войны. Никто не испытал восторга от идеи ограничения этого процесса. Это считается естественным процессом, который нужно лидировать. Моя точка зрения, как я уже говорил ранее, — Россия должна четко определить свою позицию в технологическом отношении.
Угрозы существуют, гуманитарная экспертиза важна, и мы не должны отказываться от нее. Однако мы должны оценить последствия и риски, которые могут возникнуть. Это можно сделать через правовую систему, образовательную систему и правоохранительные органы.
Существует система управления рисками, и это нормальная практика. Но для этого нам нужна объективная информация о процессе.
У меня вопрос методологического характера. Вы спросили: это прогресс или деградация? Действительно ли это противоречащие друг другу понятия? Разве прогресс не может быть деградирующим? Прогресс — какое-то движение вперед. А если впереди пока невидимая пропасть, может быть, прогресс — это не есть хорошо, а то, что ведет к деградации, к падениям? Такое замечание.
Чехов не любил слово «вперед», потому что вдруг там пропасть. Это очень древняя такая, знаете, еще классическая история кафедры социальной философии и философии истории — о критериях прогресса и релевантности этого понятия к социальному развитию.
Прогресс — вопрос территориальный, а вопрос территориальный возвращает нас к вопросу о ценности, то есть о шкале, по которой мы его оцениваем.
Если это, допустим, вера, то, конечно, нейросеть ни во что не верит. Я не знаю, может быть, можно научить нейросеть верить. На данном уровне развития науки нельзя.
Иерархии нет, есть взаимосвязь и взаимообусловленность, почему очень опасно выстраивать иерархию, как мы считаем.
Общество наше разнообразно, есть разные группы, для которых та или иная ценность приоритетна. Какой-то набор ценностей в приоритете, но, если они разделяют ценностное ядро, и каждая из этих ценностей признается, уважается, они причастны к этой цивилизации, к этому социокультурному миру.
Второй аргумент: если мы иерархизируем это ценностное ядро, мы очень сильно снижаем адаптивность нашего социокультурного мира, нашей цивилизации. Дело в том, что в различные моменты истории та или иная ценность или группа ценностей становятся приоритетными. Вот, допустим, когда поют «Вставай, страна огромная» — это, разумеется, пример ценности державности, служения, а все остальные уходят на задний план. Если у нас спокойное эволюционное развитие, то ценности достоинства, хозяйственности и так далее могут быть приоритетны.
Поэтому мы знаем их, мы полагаем с коллегами, что не следует устанавливать жесткую иерархию. Надо понимать: да, общество должно включать в себя некое разнообразие, оно должно предполагать и различие ситуации. Но при этом все-таки эти ценности должны признаваться и в полном смысле слова цениться. Спасибо.
Особенно я хотел бы поддержать категорию «достоинства», которую Олег Анатольевич поставил в конце, и здесь были попытки сказать, что это не русское понятие. Я принимал участие в разработке документа о правах, свободе и достоинстве человека, который был принят поместным собором Русской православной церкви в 2008 году. В разработке этого документа приняло участие много ученых под руководством тогда митрополита Кирилла, нынешнего патриарха. Этот документ, вообще-то говоря, стал частью вероучительной доктрины Русской православной церкви наряду с основами социальной концепции.
Многие ли этот документ читали? Нет, многие ли этот документ знают? Это часть вероучительной концепции Русской православной церкви, где понятие достоинства присутствует, где указывается на наличие этого понятия в патристике, например, у святителя Григория Богослова.
Понятие римское, оно вышло из Римского права. Но им оперировали учителя церкви, богословы. Это понятие существует в православном контексте, абсолютно позволяет нам этим понятием пользоваться. Неважно, что придумали творцы революции «гидности», и почему достоинство превратилось в «гидность» — как «годность», годность продуктов. Срок годности прошел, у них достоинства нет, их надо выбросить на помойку?
Человек — это не помидоры, у человека нет «срока годности». Потому мы и к пожилому человеку относимся, уважая его человеческое достоинство. Это социальный патронаж и пенсии, и уход за престарелыми людьми. Они же уже ничего не принесут, они не могут работать или оружие взять в руки — зачем за ними ухаживать? А потому, что достоинство есть у человека. Качество нашего общества, нашего государства во многом определяется тем, как мы относимся к детям, к старикам, к инвалидам. Давайте остановимся на том, что гуманизм — это ценность, и отказываться от подлинного гуманизма мы не будем.
Но что еще мне показалось интересным, слушая доклад Олега Анатольевича: мы в определенном смысле находимся в антично-средневековой парадигме. В средние века спорили, сколько существует добродетелей. Мне кажется, что этот путь неэффективен. То есть путь схоластики аристотелевской или средневековой, или где нужно выбрать какой-то набор понятий, которые потом нужно довести всем, начиная со средней и заканчивая высшей школой. Он возможен, но научного в этом пути ничего нет. Это чистая идеология: кому-то нравится служение, кому-то нравится достоинство.
Опять-таки, категория служения, на мой взгляд, это средневековая категория, это категория мира, где существует сословное иерархизированное общество, где есть вассалы и феодалы, где есть особые люди, и все остальные должны этим особым людям служить.
Можно попытаться оправдать категорию служения за счет обращения к Новому Средневековью. У Бердяева было такое понятие, он пробовал интерпретировать наше время как Новое Средневековье в плане ценностей, религиозного отношения к жизни.
На философском факультете МГУ ввели две программы магистерских по прикладной этике. Это биоэтика и прикладная этика в сфере искусственного интеллекта. Существенно изменили тематику курсовых и дипломных работ у студентов бакалавриата. Они стали писать больше на темы прикладной этики. Это не этика блаженного Августина и не этика Аристотеля, это этика нейрокогнитивных сетей и различных биотехнологий, которые видоизменяют человеческий организм.
Мне кажется, что это хороший показатель, то есть философия, какой бы древней и абстрактной наукой ни была, становится ближе к тому, что происходит в нашей жизни. Сегодня биоэтические комиссии существуют и в НОЦ МГУ, и в Русской православной церкви, обсуждаются такие вопросы, как суррогатное материнство или ЭКО.
Эти проблемы возникают, и то, что сегодня как никогда необходима гуманитарная экспертиза инноваций — это хороший знак. Значит, мы привлекаем философию и другие дисциплины — и биологию, и политологию к анализу того, что будет с человеком.
Это очень важно. Не человек для цивилизации, а цивилизация для человека. Мне неважно, в какую я цивилизацию попал: античную, средневековую, Западную или Восточную. Мне дана жизнь, может быть, 50 лет, может быть, 80, и это моя единственная жизнь. Цивилизацию человек не выбирает. Человек хочет прожить человеческую жизнь, получив от этой жизни максимальные, скажем так, дивиденды. Детей, внуков, наследство, которое я могу им оставить, а не «общий памятник пусть будет нам, построенный в боях социализм».
Мы уходим от способа мысли, когда человек отчуждает себя в пользу каких-то совершенно абстрактных категорий, ради которых человек должен пожертвовать своей собственной жизнью. Когда мы задумаемся о человеческом измерении цивилизации, тогда, наверное, начнется настоящая философия, настоящая мысль, настоящая работа. Как повернуть все наши усилия на то, чтобы нам построить нормальное человеческое общество? Не западное, не восточное, а просто нормальное? Спасибо.
Учитывая нашу сегодняшнюю цивилизационную ситуацию, территориальную ситуацию, я считаю, что вопросы, поднимаемые сегодня, сверхважны.
В прозвучавших выступлениях транс- и постгуманизм несколько концептуализированно обобщены, хотя мне кажется, что в вопросах критического осмысления этих направлений необходимо понимать и различия между ними.
Если вспоминать историю русской философии, трансгуманистические идеи были высказаны задолго до рождения современных трансгуманистов. Например, в работах Одоевского, с бесконечно красивой и любопытной утопией 1835 года. Там показаны трансгуманистические идеи с их вполне вероятными критическими последствиями.
Что касается постгуманистических идей, то у нас тот же Циолковский, который был ближе к панпсихизму, высказывал схожие идеи задолго до формирования постгуманизма, который оформился за последние десятилетия.
Мне хотелось бы сузить направление трансгуманизма, который имеет и положительные следствия, биоэтические моменты, но и очевидно негативные моменты, которые действительно требуют серьезной и осмысленной критики, поскольку трансгуманизм с его предельным сциентизмом, уходом от духовности, необходимо критически осмыслить.
Безусловно, тему мы продолжим. Более того, не только на таком глубоком, но и на уровне более прикладном, наверное, социологическом, на уровне прикладной этики.
Если считать, что мы на пороге отказа, смены человеческого и перехода в некие постреалии, в том числе, что человек должен не чувствовать какую-то гендерную идентичность, должен никак не жаловаться, должен быть максимально рациональным. Ведь в конце девятнадцатого века человечество тоже ставило своеобразный приоритет рациональности, старалось совершить резкий скачок в будущее, но в конечном итоге этот прогрессивизм привел к мировым войнам и тоталитарным режимам.
И сейчас мы находимся в очень схожей ситуации, когда у нас есть основной приоритет — это раскрытие человека и достижение его максимальной свободы вместе с резким развитием технологий. Однако существует риск патологического развития этих идей, приведения благих начинаний к своей самой радикальной форме.
Мне кажется, что самым ярким постчеловеком по современным трендам является робот. Ему ничего не нужно, он максимально универсален, главное для него — потреблять ресурсы, делать определенную работу, при этом им можно дистанционно управлять и его достаточно легко контролировать.
Поэтому мне кажется, что если мы стремимся максимально раскрыть человеческие возможности и в итоге станем роботами, то нам нужно как-то поменять приоритеты.
Собственно говоря, робот не является эволюционным продолжением человека, потому что он нарушает в данном случае родовую последовательность. Он не есть homo. Робот все-таки представляет собой иную сущность, сущность второй природы, которая не является сама по себе эволюционным продолжением человека и не соответствует данному определению. Только если рассматривать его как экзоскелет, то есть робот, который управляется человеком, представляет просто продолжение человека, его физического каркаса и умственных способностей и так далее.
Сам по себе робот не является новым человеком, если отвечать на этот вопрос с точки зрения постгуманистической терминологии. Что касается подмеченных вами аналогий, то действительно, если рассматривать так называемый европейский нигилизм, как его назвал Мартин Хайдеггер, то его корни уходят во вторую половину XIX века. Не знаю, насколько это коррелирует с развитием технологий, хотя, возможно, оно связано, учитывая, что тот период был крайне интенсивным в плане индустриализации.
Появление ницшеанства и всего европейского нигилизма, начиная со сверхчеловека, стало характерным явлением. Такая корреляция возможна, и это важно учитывать. Мы сейчас находимся в периоде бурного развития постиндустриальной и даже пост-постиндустриальной эпохи, и это, конечно же, оказывает влияние на самосознание человека.
Итак, вопрос о достоинстве и связанным с ним гуманизме. Слово «достоинство» может быть интерпретировано по-разному, в зависимости от контекста. В христианской традиции оно означает, что человек является образом и подобием божьим, и ему даны божественные свойства, которые отражают Бога. Это первостепенное понятие в христианстве.
Однако в европейской гуманистической традиции достоинство понимается иначе. Здесь оно связано с понятием свободы, особенно свободы выбора между добром и злом. Это свобода, позволяющая человеку самостоятельно решать, каким нормам следовать. И в этом контексте слово «достоинство» приобретает другой смысл.
Таким образом, существует два разных понимания достоинства: христианское, где человек должен воспроизводить божественные черты, и гуманистическое, где достоинство связано с понятием свободы выбора.
При обсуждении этого вопроса важно учитывать контекст и ясно определять, о каком именно виде достоинства идет речь. Эти понятия взаимосвязаны, и любые изменения в одном из них могут повлиять на другой. Нам нужно искать баланс между двумя этими видами достоинства и свободы, чтобы создать сбалансированный набор ценностей.
Относительно неожиданного и неадекватного поведения следует отметить, что такие явления сопутствовали человеческой истории на протяжении многих веков. Это не новое явление, и об этом можно найти упоминания даже в древнеегипетских надписях или в произведениях, таких как «Отцы и дети» Тургенева. Неадекватное поведение чаще всего связано с поколенческими различиями и конфликтами.
Проблема поколенческих разногласий связана с тем, что молодые поколения часто не ощущают себя субъектами в создании своего будущего. Этот конфликт становится более очевидным из-за увеличения продолжительности жизни и отсрочки взросления.
Молодежь— это единственный элемент будущего, существующий в настоящее время. Важно обратить внимание на интересную особенность современной футурологии, связанную с поколенческими различиями и молодежью.
Слово «изм» стоит рассматривать в социальном контексте, а не в негативном значении. Проблемы, связанные с этим словом, связаны с социальностью и могут быть решены через более широкое обсуждение и понимание. Что касается жестокости в войнах, это, скорее, вопрос социальных отношений, нежели технологии видения противника. Когда был изобретен пулемет Максима, появилась схожая идея — видеть врага через прицел и не вступать с ним в прямой бой. Технологически пулемет Максима и современный дрон практически не отличаются. Это, вероятно, подчеркивает, что вопрос жестокости в войне более связан с социальными аспектами, нежели с технологией видения.
Моя позиция заключается в том, что изначально термин «русский» представляет собой межэтнический синтез. Более того, сами носители этого этнонима — норманны, варяги, шведы или, возможно, датчане, с меньшей вероятностью финны. Изначально это угро-финно-славянский синтез. Нет смысла смущаться этничности. Потом произошел и тюркский синтез — это совершенно нормальное историческое, антропологическое и этнографическое понятие.
По вопросу ценностного ядра. Выражаю восхищение работой коллег, но мне кажется, что задача была слишком масштабной и сложной, с элементом интеллектуальной провокации. По вопросу достоинства человека, я буду говорить о гуманизме и трансгуманизме. Перевезенцев Сергей Вячеславович мне говорил в свое время, что даже гуманизм может быть антихристианской идеей, вспомним революцию «гидности».