Время России: из каких эпох молодежь черпает образы страны
Антропологический поворот в социальных науках ставит на первое место человека и его субъективные переживания. Исследователю сегодня гораздо важнее понять не объективное «как было на самом деле» в духе историцизма Леопольда фон Ранке[1], а выяснить множественность представлений разных людей о переживаемых ими одновременно событиях. Поскольку стратегии жизненного поведения человек формирует именно исходя из своих представлений, они и будут для него объективной реальностью.
Общественно-политическая среда особенно чувствительна к формированию этих самых представлений. Если, например, представления людей об океане, будь то в их видении реализация воли Посейдона либо сложный комплекс физических объектов, не изменяют сам океан, то сфера политики — это и есть кристаллизованные представления о ней. Поскольку «общество» или «политику» как идеи нельзя потрогать, то взаимодействие по их поводу будет синонимично диалогу людей, воплощающих свои представления о политическом на практике. Несмотря на то, что Франс де Вааль уже более 30 лет вполне убедительно доказывает нам, что человек — это политическое животное (мало чем отличающееся от всех остальных), за пределами базовых отношений «сила-ресурс» представления об общественном становятся тем, что принято называть высокой абстракцией.
Главный медиатор общения об абстрактном — это образ. Мы по большому счету этими образами и мыслим. Образ можно понимать как «репрезентацию в сознании не присутствующего в реальности объекта или события»[2]. Важно отметить, что в таком измерении образ далеко не всегда связан со словесным описанием. Как правило на когнитивном уровне у нас есть «воображенное видение», которое уже затем мы декодируем в формат текста, изображения, музыки, танца… Комбинации выразительных средств стремятся к бесконечности. При этом возможна и операция обратного порядка — наблюдаемые нами явления социального характера объясняются через уже имеющийся в нашем сознании образ[3]. И поэтому происходящему приписываются те оценки, коннотации и характеристики, которые ассоциируются с таким (референтным) образом. Такая модель ставит во главу угла вопрос о соотношении образов в сознании человека, если мы хотим выявить его представления о настоящем, прошлом и будущем.
На этом этапе мы наконец можем перейти к попытке ответить на вопрос, через какие исторические образы молодежь видит Россию. Здесь снова надо отметить, что, несмотря на богатый эмпирический материал и обширную репрезентативную выборку, интерпретация содержания этих образов будет носить характер спекулятивных (в хорошем академическом смысле этого слова) гипотез.
Я бы хотел сосредоточиться на двух моментах, которые, кажется, будут крайне продуктивны именно с позиции изучения образов. Ответ на вопрос «Если Россия — скульптура, то какая?» предлагает 13 вариантов монументов, 12 из которых находятся в России, 1 в Германии. Из них девять относятся к советскому периоду истории и репрезентируют советские или революционные сюжеты, три символизируют «доимперский период» в истории России и одна относится к Российской империи. Как в старом анекдоте: объяснить-то мы и сами можем, а вот понять?
Для начала нужно реконструировать логику отвечающего. При просьбе назвать образ (а скульптура — это максимально удобная объектная версия образа) у нас запускаются ассоциативные механизмы. Наш мозг устроен так, что подбирает не объективно лучшее решение, а наиболее понятное и лежащее где-то «недалеко» в памяти. Поэтому ассоциации всегда работают в двух плоскостях — близость ассоциации к референтному понятию (в данном случае — Россия) и «глубина» залегания образа, который будет сочтен подходящим. Пестуя любовь к схемам в российской гуманитаристике, изобразить это можно следующим образом:
В основании такой системы координат оказывается то понятие, ассоциацию к которому ищет наше сознание. И идти оно будет, просто вспоминая наиболее часто возникающие в нем образы и сопоставляя их с целевым показателем. Так, первым скорее всего вспомнится понятие D. Оно залегает неглубоко, но при этом по шкале близости находится почти у нулевой отметки. Поэтому сознание пойдет дальше, скорее всего выбрав понятие C. Оно залегает глубже, но уже лучше отражает представления отвечающего относительно необходимой ассоциации. С большой вероятностью, названо будет именно оно. Понятие B и залегает глубоко, и схожесть имеет недостаточную. Понятие A лучше всех из представленных отражает референтное понятие, но из-за глубины залегания с большой вероятностью просто не попадет в перебирание ассоциаций. Возможны тысячи иных конфигураций, но логика, думаю, понятна.
Исходя из такой модели, можно предложить относительно тривиальное, но важное объяснение такого соотношения эпох: времена СССР, во-первых, наименее отдалены во времени, во-вторых, его артефакты чаще всего перед глазами у современного молодого человека, в-третьих, многие публичные высказывания на тему истории относятся именно к периодам советской истории и конкретно Великой Отечественной войны, и в-четвертых, советские времена доступны молодежи через воспоминания и рассказы старших родственников[4]. Банально объем присутствия образов эпохи в социальном и культурном пространстве поддерживает их на уровне «неглубокого залегания» в памяти, после чего подключаются уже когнитивные механизмы подбора.
Так что исторический образ — это история не только про нарративы, а еще и про убедительность их присутствия в повседневности человека. Мы есть то, что мы потребляем, в том числе и с позиции антропологии культуры.
Не менее интересный результат получился при просьбе назвать олицетворяющего Россию исторического деятеля (правителя). Распределение по эпохам здесь следующее: СССР — 4, доимперская Россия — 4, Российская Империя — 4, Российская Федерация — 1. Получается такой паритет. Интересно, что в рамках вопроса названы также Емельян Пугачев и дуэт Минина и Пожарского (как единая сущность). По сути это лидеры политические, но с большой натяжкой можно назвать их государственными. Облако тегов, дополняющее описательную часть картины, содержит большое количество терминов, сочетающих морально-политические коннотации: «Застой», «Репрессии», «Сила», «Страх», «Занавес», «Смута», «Народность» и т. д. В этой ситуации попытка объяснить может привести к придумыванию версий за респондентов. С большим отрывом (23,8% и 22,8% соответственно) лидируют Иван Грозный и Иосиф Сталин. Такой сюжет наводит на воспоминания о полумифической истории, в которой Иосиф Сталин называет Ивана Грозного учителем, просматривая ленту Сергея Эйзенштейна. В данном случае действительно есть большие основания говорить о реферировании не к «реальным» Сталину и Грозному, а к образам образов, которые вышли из популярной культуры, кинематографа и литературы. На текущем этапе сказать о том, насколько эти маркеры имеют хронологическую привязанность, не представляется возможным.
Рассматривая комплексы образов, используемых для описания страны, кажется продуктивным для завершения нашей аналитической модели дополнить ее идеей мемплекса. Мем в этом случае мы понимаем как устойчивую образную конструкцию, применяющуюся для описания социальной, исторической, политической или иной ситуации. А вот мемплекс будет являться репертуаром всех возможных применений и интерпретаций мема как коммуникативной единицы[5].
В порядке рассмотрения затронутых нами двух аспектов можно сделать несколько перспективных выводов. Во-первых, исторический мемплекс российской молодежи в контексте исследования видится как подвижный конструкт, определяемый исторической дистанцией. Во-вторых, с большой вероятностью значимую роль в формировании образов играет не исторический материал как таковой, а осмысляющая его художественная культура. Наконец, в-третьих, история очень тесно связывается с настоящим, ее образные границы доходят до рубежей актуального настоящего, при этом присутствует и глубина, которая удревняет традиции, а ее образы присутствуют в доступе «неглубокого» когнитивного залегания.
[1] Ranke L. Weltgeschichte. In 9 Teile. Leipzig., 1881-1888
[2] Солсо Р. Когнитивная психология. СПб., 2006. С. 252
[3]Фюрекс Э. Оскорбленный взор. Политическое иконоборчество после Французской революции. М., 2022.
[4] Кузнецов И. Мемы. Научный взгляд на феномен поп-культуры, захвативший мир. М., 2022
[5] Ассман А. Длинная тень прошлого. М., 2022.